Неточные совпадения
— Вот говорит пословица: «Для друга
семь верст не околица!» — говорил он, снимая картуз. — Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай, думаю себе, зайду, верно, не
спит. А! вот хорошо, что у тебя
на столе чай, выпью с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую, что уж начинается в желудке возня. Прикажи-ка мне набить трубку! Где твоя трубка?
Вспоминая все это, Самгин медленно шагал по комнате и неистово курил. В окна ярко светила луна,
на улице таяло, по проволоке телеграфа скользили, в равном расстоянии одна от другой, крупные, золотистые капли и, доскользнув до какой-то незаметной точки, срывались,
падали. Самгин долго, бессмысленно следил за ними, насчитал сорок
семь капель и упрекнул кого-то...
«Это не бабушка!» — с замиранием сердца, глядя
на нее, думал он. Она казалась ему одною из тех женских личностей, которые внезапно из круга
семьи выходили героинями в великие минуты, когда
падали вокруг тяжкие удары судьбы и когда нужны были людям не грубые силы мышц, не гордость крепких умов, а силы души — нести великую скорбь, страдать, терпеть и не
падать!
После того Манила не раз подвергалась нападениям китайцев, даже японских пиратов, далее голландцев, которые завистливым оком заглянули и туда, наконец, англичан. Эти последние, воюя с испанцами,
напали, в 1762 году, и
на Манилу и вконец разорили ее. Через год и
семь месяцев мир был заключен и колония возвращена Испании.
От Тугулу Бикин делает довольно большой изгиб к югу, затем поднимается к северо-западу и потом уже все время течет
на запад. Ниже Тугулу в Бикин впадают: справа — речки Дзахали, Дзамацигоуза (где отпечатки лошадиных копыт
на грязи), Мадагоу (большая
падь семьи Да), Саенгоу (Шаньянь-гоу) (козья долина), Дагоу (большая долина), Рхауза и Цамондынза; слева — Хубиа-са (Чуб-гу-цзай — место, где появляются черви) и Дауден (по-китайски Даянгоу — большая солнечная долина).
На этом протяжении Бикин имеет направление к западо-северо-западу и принимает в себя справа речки: Мангу, Дунги (по-китайски Днудегоу —
падь семьи Дун) с притоком Ябкэ, Нуньето и вышеупомянутую Катэта-бауни. Последняя длиною километров 10. Здесь будет самый близкий перевал
на реку Хор. Немного выше речки Гуньето можно видеть скалы Сигонку-Гуляни — излюбленное место удэгейских шаманов. Слева Бикин принимает в себя речку Дунгоузу (восточная долина) и ключи Кайлю и Суйдогау (долины выдр).
Семья солонов
попала в положение между двух огней; с одной стороны,
на них
нападали хунхузы, а с другой — правительственные войска, которые избивали всех без разбору.
Итак, наконец затворничество родительского дома
пало. Я был au large; [
на просторе (фр.).] вместо одиночества в нашей небольшой комнате, вместо тихих и полускрываемых свиданий с одним Огаревым — шумная
семья в семьсот голов окружила меня. В ней я больше оклиматился в две недели, чем в родительском доме с самого дня рождения.
Жар помаленьку
спадает; косцы в виду барского посула удваивают усилия, а около шести часов и бабы начинают сгребать сено в копнушки. Еще немного, и весь луг усеется с одной стороны валами, с другой небольшими копнами. Пустотелов уселся
на старом месте и
на этот раз позволяет себе настоящим образом вздремнуть; но около
семи часов его будит голос...
Святая неделя проходит тихо. Наступило полное бездорожье, так что в светлое воскресенье
семья вынуждена выехать из дома засветло и только с помощью всей барщины успевает
попасть в приходскую церковь к заутрене. А с бездорожьем и гости притихли; соседи заперлись по домам и отдыхают; даже женихи приехали из города, рискуя
на каждом шагу окунуться в зажоре.
Хозяева вставали в
семь часов пить чай. Оба злые. Хозяин чахоточный. Били чем
попало и за все, — все не так. Пороли розгами, привязавши к скамье. Раз после розог два месяца в больнице лежал — загноилась спина… Раз выкинули зимой
на улицу и дверь заперли. Три месяца в больнице в горячке лежал…
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые жили
семьями в квартирах
на дворе; а холостые с мальчиками-учениками ночевали в мастерских,
спали на верстаках и
на полу, без всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще не пропиты.
Выпитые две рюмки водки с непривычки сильно подействовали
на Галактиона. Он как-то вдруг почувствовал себя и тепло и легко, точно он всегда жил в Заполье и
попал в родную
семью. Все пили и ели, как в трактире, не обращая
на хозяина никакого внимания. Ласковый старичок опять был около Галактиона и опять заглядывал ему в лицо своими выцветшими глазами.
Яша тяжело вздохнул, принимая первую рюмку, точно он продавал себя. Эх, и достанется же от родителя!.. Ну, да все равно:
семь бед — один ответ… И Фени жаль, и родительской грозы не избежать. Зато Мыльников торжествовал,
попав на даровое угощение… Любил он выпить в хорошей компании…
Разбитная была бабенка, увертливая, как говорил Антип, и успевала управляться одна со всем хозяйством. Горничная Катря
спала в комнате барышни и благодаря этому являлась в кухню часам к
семи, когда и самовар готов, и печка дотапливается, и скатанные хлебы «доходят» в деревянных чашках
на полках. Теперь Домнушка ругнула сонулю-хохлушку и принялась за работу одна.
Прямым последствием таких речей явилась мысль зажить
на новых началах; создать, вместо вредной родовой
семьи,
семью разумную, соединяемую не родством, а единством интересов и стремлений, и таким образом защитить каждого общими силами от недостатков, притеснений и
напастей.
Это бывает, как давно заметила народная мудрость, в отдельных
семьях, где болезнь или смерть вдруг
нападает на близких неотвратимым, загадочным чередом.
Так, например, я рассказывал, что у меня в доме был пожар, что я выпрыгнул с двумя детьми из окошка (то есть с двумя куклами, которых держал в руках); или что
на меня
напали разбойники и я всех их победил; наконец, что в багровском саду есть пещера, в которой живет Змей Горыныч о
семи головах, и что я намерен их отрубить.
Он так и сделал. Но прежде приехал к отцу, с которым у него были неприятные отношения за новую
семью, которую завел отец. Теперь же он решил сблизиться с отцом. И так и сделал. И отец удивлялся, смеялся над ним, а потом сам перестал
нападать на него и вспомнил многие и многие случаи, где он был виноват перед ним.
— Кантонист — солдатский сын, со дня рождения числившийся за военным ведомством и обучавшийся в низшей военной школе.] другой из черкесов, третий из раскольников, четвертый православный мужичок,
семью, детей милых оставил
на родине, пятый жид, шестой цыган, седьмой неизвестно кто, и все-то они должны ужиться вместе во что бы ни стало, согласиться друг с другом, есть из одной чашки,
спать на одних нарах.
Старших дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла, оставив трехлетнюю дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и гордая Елисавета какими-то судьбами
попала за генерала Ерлыкина, который, между прочим, был стар, беден и пил запоем; Александра нашла себе столбового русского дворянина, молодого и с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и телом; меньшая, Танюша, оставалась при родителях; сынок был уже двадцати
семи лет, красавчик, кровь с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил
на барышню, чем все сестры» — так говорил про него сам отец.
И ни в чем еще не был виноват Алексей Степаныч: внушениям
семьи он совершенно не верил, да и самый сильный авторитет в его глазах был, конечно, отец, который своею благосклонностью к невестке возвысил ее в глазах мужа; об ее болезненном состоянии сожалел он искренне, хотя, конечно, не сильно, а
на потерю красоты смотрел как
на временную потерю и заранее веселился мыслию, как опять расцветет и похорошеет его молодая жена; он не мог быть весел, видя, что она страдает; но не мог сочувствовать всем ее предчувствиям и страхам, думая, что это одно пустое воображение; к тонкому вниманию он был, как и большая часть мужчин, не способен; утешать и развлекать Софью Николавну в дурном состоянии духа было дело поистине мудреное: как раз не угодишь и
попадешь впросак, не поправишь, а испортишь дело; к этому требовалось много искусства и ловкости, которых он не имел.
Осенняя стужа настала ранее обыкновенного. С 14 октября начались уже морозы; 16-го выпал снег. 18-го Пугачев, зажегши свой лагерь, со всеми тяжестями пошел обратно от Яика к Сакмаре и расположился под Бердскою слободою, близ летней сакмарской дороги, в
семи верстах от Оренбурга. Оттоле разъезды его не переставали тревожить город,
нападать на фуражиров и держать гарнизон во всегдашнем опасении.
Полдневный жар и усталость отряда заставили Михельсона остановиться
на один час. Между тем узнал он, что недалеко находилась толпа мятежников. Михельсон
на них
напал и взял четыреста в плен; остальные бежали к Казани и известили Пугачева о приближении неприятеля. Тогда-то Пугачев, опасаясь нечаянного нападения, отступил от крепости и приказал своим скорее выбираться из города, а сам, заняв выгодное местоположение, выстроился близ Царицына, в
семи верстах от Казани.
Выйдя
на улицу, он пошел бесцельно вперед. Он ничего не искал, ни
на что не надеялся. Он давно уже пережил то жгучее время бедности, когда мечтаешь найти
на улице бумажник с деньгами или получить внезапно наследство от неизвестного троюродного дядюшки. Теперь им овладело неудержимое желание бежать куда
попало, бежать без оглядки, чтобы только не видеть молчаливого отчаяния голодной
семьи.
Любонька в людской, если б и узнала со временем о своем рождении, понятия ее были бы так тесны, душа
спала бы таким непробудимым сном, что из этого ничего бы не вышло; вероятно, Алексей Абрамович, чтобы вполне примириться с совестью, дал бы ей отпускную и, может быть, тысячу-другую приданого; она была бы при своих понятиях чрезвычайно счастлива, вышла бы замуж за купца третьей гильдии, носила бы шелковый платок
на макушке, пила бы по двенадцати чашек цветочного чая и народила бы целую
семью купчиков; иногда приходила бы она в гости к дворечихе Негрова и видела бы с удовольствием, как
на нее с завистью смотрят ее бывшие подруги.
Странное положение Любоньки в доме Негрова вы знаете; она, от природы одаренная энергией и силой, была оскорбляема со всех сторон двусмысленным отношением ко всей
семье, положением своей матери, отсутствием всякой деликатности в отце, считавшем, что вина ее рождения
падает не
на него, а
на нее, наконец, всей дворней, которая, с свойственным лакеям аристократическим направлением, с иронией смотрела
на Дуню.
Варвара Михайловна. Я видела его однажды
на вечере… я была гимназисткой тогда… Помню, он вышел
на эстраду, такой крепкий, твердый… непокорные, густые волосы, лицо — открытое, смелое… лицо человека, который знает, что он любит и что ненавидит… знает свою силу… Я смотрела
на него и дрожала от радости, что есть такие люди… Хорошо было! да! Помню, как энергично он встряхивал головой, его буйные волосы темным вихрем
падали на лоб… и вдохновенные глаза его помню… Прошло шесть-семь — нет, уже восемь лет…
Приплясывая, идет черноволосая генуэзка, ведя за руку человека лет
семи от роду, в деревянных башмаках и серой шляпе до плеч. Он встряхивает головенкой, чтобы сбросить шляпу
на затылок, а она всё
падает ему
на лицо, женщина срывает ее с маленькой головы и, высоко взмахнув ею, что-то поет и смеется, мальчуган смотрит
на нее, закинув голову, — весь улыбка, потом подпрыгивает, желая достать шляпу, и оба они исчезают.
Таков он был и всегда и во всем, и я и Истомин держались с ним без всякой церемонии. К Норкам Истомин не ходил, и не тянуло его туда. Только нужно же было случиться такому греху, что
попал он, наконец, в эту
семью и что
на общее горе-злосчастие его туда потянуло.
Подобное же обвинение было употреблено партиею Милославских как средство для отвращения Алексея Михайловича от женитьбы
на дочери Рафа Всеволожского: невесте, уже выбранной царем, так туго зачесали волосы, что она
упала в обморок в присутствии царя, и вследствие того
на нее донесли, что она страждет черной немочью, а отца обвинили в колдовстве, за что он со всей
семьей и отправлен был в ссылку.
В
семье Гудала плач и стоны,
Толпится
на дворе народ:
Чей конь примчался запаленный
И
пал на камни у ворот?
Кто этот всадник бездыханный?
Хранили след тревоги бранной
Морщины смуглого чела.
В крови оружие и платье;
В последнем бешеном пожатье
Рука
на гриве замерла.
Недолго жениха младого,
Невеста, взор твой ожидал:
Сдержал он княжеское слово,
На брачный пир он прискакал…
Увы! но никогда уж снова
Не сядет
на коня лихого!..
Часов в
семь утра посадить ястреба
на колодку в безопасном месте и дать ему отдохнуть часа два, а чтобы он не скоро заснул и не крепко
спал, то надобно его раза три вспрыснуть водою: ястреб не заснет до тех пор, пока не провянут перья, которые он беспрестанно будет прочищать и перебирать своим носом.
Умерла бабушка. Я узнал о смерти ее через
семь недель после похорон, из письма, присланного двоюродным братом моим. В кратком письме — без запятых — было сказано, что бабушка, собирая милостыню
на паперти церкви и
упав, сломала себе ногу.
На восьмой день «прикинулся антонов огонь». Позднее я узнал, что оба брата и сестра с детьми — здоровые, молодые люди — сидели
на шее старухи, питаясь милостыней, собранной ею. У них не хватило разума позвать доктора.
— У меня просто
на совести этот Ватрушкин, — говорил Гаврило Степаныч, — из отличного работника в одну секунду превратиться в нищего и пустить по миру целую
семью за собой… Ведь это такая несправедливость, тем более, что она из года в год совершается под носом заводоуправления; вот и мы с тобой, Епинет, служим Кайгородову, так что известная доля ответственности
падает и
на нас…
В тот самый период времени Роберт Овэн написал и издал первую из
семи частей «Книги нового нравственного мира», долженствующей заключать в себе изложение науки о природе человека. Такой книги доселе недоставало человечеству, и автор будет ее защищать против всех, которые сочтут своим долгом или найдут выгодным
нападать на нее.
Это население юрты, в которой две или три
семьи сошлись
на долгую холодную зиму, предупреждало неведомого путника, едущего мимо по темной дороге, о том, что они не
спят и готовы к защите.
Капельмейстер, державший первую скрипку, был ленивейшее в мире животное: вместо того, чтобы упражнять оркестр и совершенствоваться самому в музыке, он или
спал, или удил рыбу, или, наконец, играл с барской собакой
на дворе; про прочую братию и говорить нечего: мальчишка-валторнист был такой шалун, что его следовало бы непременно раз по
семи в день сечь: в валторну свою он насыпал песку, наливал щей и даже засовывал в широкое отверстие ее маленьких котят.
Хорошо бы стать механиком, судьей, командиром парохода, ученым, делать бы что-нибудь такое,
на что уходили бы все силы, физические и душевные, и чтобы утомляться и потом крепко
спать ночью; отдать бы свою жизнь чему-нибудь такому, чтобы быть интересным человеком, нравиться интересным людям, любить, иметь свою настоящую
семью…
Но этого мало: он не женился и детей не имел, хотя у отца его была большая
семья. Он рассуждал так: «Отцу шутя можно было прожить! В то время и щуки были добрее, и окуни
на нас, мелюзгу, не зарились. А хотя однажды он и
попал было в уху, так и тут нашелся старичок, который его вызволил! А нынче, как рыба-то в реках повывелась, и пискари в честь
попали. Так уж тут не до
семьи, а как бы только самому прожить!»
Никто не пожелал принять в зятья захребетника. То еще
на уме у всех было: живучи столько лет в казенном училище, Карпушка совсем обмирщился, своротил, значит, в церковники,
попал в великороссийскую. Как же взять такого в
семью, неуклонно в древлем благочестии пребывающую?.. Пришлось Морковкину проживать при удельном приказе.
А Паранька меж тем с писарем заигрывала да заигрывала… И стало ей приходить в голову: «А ведь не плохое дело в писарихи
попасть. Пила б я тогда чай до отвалу, самоваров по
семи на день! Ела бы пряники да коврижки городецкие, сколь душа примет. Ежедень бы ходила в ситцевых сарафанах, а по праздникам бы в шелки наряжалась!.. Рубашки-то были бы у меня миткалевые, а передники, каких и
на скитских белицах нет».
В действительности было вот что: довольно далеко от нас, — верст более чем за сто, — была деревня, где крестьяне так же голодали, как и у нас, и тоже все ходили побираться кто куда
попало. А так как в ближних к ним окрестных селениях нигде хлеба не было, то многие крестьяне отбивались от дома в дальние места и разбредались целыми
семьями, оставляя при избе какую-нибудь старуху или девчонку, которой «покидали
на пропитание» ранее собранных «кусочков».
— Где?.. А, вы сомневаетесь!.. Я скажу вам где! Хоть бы в Варшаве… Боже мой!.. Как сейчас помню… это было только
семь месяцев назад…
На Зигмунтовой площади, пред замком, стояли тысячи народа… Я тут же, в одном из домов, глядела с балкона… Вечер уж был, темно становилось; солдаты ваши стояли против народа; в этот день они наш крест изломали… и вдруг раздались выстрелы… Помню только какой-то глухой удар и больше ничего, потому что
упала замертво.
Поздно вечером пришлось ему оставить приятную, милую
семью, где блаженство он ощущал, где испытал высшую степень наслажденья души. И когда вышел он из доронинской квартиры, тоска
напала на него, тяжело, ровно свинец,
пало на душу одиночество… Мнилось ему, что из светлого рая вдруг
попал он
на трудную землю, полную бед, горя, печали, лишений…
Говорил он, рассказывал, ровно маслом размазывал, как стояли они в Полтаве, в городе хохлацком, стоит город
на горе, ровно
пава, а весь в грязи, ровно жаба, а хохлы в том городу́ народ христианский, в одного с нами Бога веруют, а все-таки не баба их породила, а индюшка высидела — из каждого яйца по
семи хохлов.
Театр слишком меня притягивал к себе. Я
попал как раз к приезду нового директора, Л.Ф.Львова, брата композитора, сочинившего музыку
на"Боже, царя храни". Начальник репертуара был некто Пельт, из обруселой московской
семьи французского рода, бывший учитель и гувернер, без всякого литературного прошлого, смесь светского человека с экс-воспитателем в хороших домах.
И вот
на самый громкий успех его комедии"
Семья Бенуатон"я
попал в сезон 1865–1866 года в тогдашнем (вскоре разрушенном) старом"Водевиле".
— Голубчик, не сердитесь, — бормотал доктор, неловко надевая фуражку мне
на голову. — Все
спят, нельзя добудиться. Я достал паровоз и
семь вагонов, но нам нужны люди. Я ведь понимаю… Я сам боюсь заснуть. Не помню, когда я
спал. Кажется, у меня начинаются галлюцинации. Голубчик, спустите ножки, ну, одну ножку, ну, так, так…
Родился я преждевременно,
на восьмом, кажется, месяце, и родился «в сорочке». Однако вообще был мальчишка здоровый, да и теперь
на физическое здоровье пожаловаться не могу. Но однажды, — мне было тогда лет
семь, — когда у нас кончились занятия в детском саду, вдруг я с пронзительным криком, без всякого повода,
упал, начал биться в судорогах, потом заснул. И проспал трое суток.